В свежую рану ручья вмерзла хрипящая нота,
Лес, оступившись, пахнул ледяным и стеклянным,
Девочка пепельным ластиком трет основанье картинки,
Чуя себя за кудрявыми перьями красок.
Если внутри обнаружить останки больших животных,
Глубже - кишащие солнцем и смертью поляны,
Где одноклеточный бог собирается по крупинкам
Страха, любви, хромосом, разрушений, связок,
Станет понятно, какое старое тело
Носит тебя. Как устала в тебе природа
Слепо тянуть монотонную длинную фразу,
И не пытаясь осмыслить и завершить.
Снова и снова вставать из земли и жить.
Почву питать и пускать в неё метастазы,
Видеть, как в людях седеют горы и годы,
И не заметить, как будущее поседело.
Девочка смотрит на белое дно картины,
Струи деревьев парят над водой и мелом,
Стебель ручья упирается в чистый иней,
Жизнь начинается в белом и кончится в белом.
 |
Родилась 3.05.1989 Сообщество ВКонтакте |
***
I
Всю потайную воду вытяну за ручьи.
Вот она, пухнет волнами, рыба внутри молчит.
Плавают по поверхности звезды, огни, мячи,
Тонкий туман горбится, воздух сырой горчит.
Вместе с водой вытащу всё, что в земле болит:
Пряный кладбищенский запах, глиняный неолит,
Белый шершавый череп. Йорик? Гамлет? Шекспир?
Весь нутряной мякиш, весь черноземный жир.
Где в этой черной куче жизней, костей, морфем
Что-то, принявшее смерть, знающее: "зачем?".
II
Яркое детское недоумение - белому карандашу.
Разными - красными, желтыми, синими - радуюсь и пишу,
Мятным пунктиром рисую на карте пройденный днем маршрут.
Черным - усталого человечка, правду его и труд.
Быстрому взгляду - малиновый привкус, кисленькую тоску.
Так, закрасив каждую трещинку, жизнями обрасту.
Каждый оттенок истрачу досыта, дочиста, лишь бы успеть.
Белый останется длинным, будто он означает смерть.
Скоро проснешься праздничный, жизнью заворожен,
А в мягком стружечном пепле останется только он.
III
Будто себя празднуешь - рушься и говори.
Память сама сложит камешки в алтари,
Память сама выстроит каждое слово - в ряд.
Это потом узнаешь, как эти слова болят.
Вытерпишь, вымолчишь после - время кругом горит!
Огненной бури ради смейся и говори.
Шаг - за спиной горы истощены в речь.
Только словами можно вычерпав, уберечь.
***
У весенней лужи внутри выжидает зелень.
Каждый выжатый выдох размашист и можжевелен,
Словно брызги вспыхнувшей грязи из-под колес.
И откуда такое солнце в тебе взялось?
Ты оранжевый, как золотой колосс,
И вокруг не стряслось ни мазка, ни клочка тени.
Я – во все глаза – как нищий из богадельни,
И во всю улыбку – разрывов, ручьев, расщелин,
До тебя расту, и страшно от высоты.
А меня когда-то влекли в глубину кроты –
Чернотой дышать и за корни держать цветы,
Кожей видеть, который из них ал.
А теперь – кромешный воздух, весна, вокзал,
Я едва промолчала – ты высмотрел и сказал,
И тончайшим мурашечным воском покрылась кожа.
Так дышу, как будто во мне человек ожил,
И, оживший, раскрыл глаза и себя узнал.
***
И качнул неоновой кроной прозрачный город,
Ощущая корнями упругие, стылые воды,
И дохнул закопанным запахом старой оды,
У которой словесный нарост до костей содран.
И такое белесое взвыло небо,
Словно лунная кипень кустами в снегу покопалась.
Так к прозрачному городу мягко подкралась старость
И застыла под сердцем капелькой мертвой вербы.
***
Я выхожу из болот Луизианы. Солнечным леденцом
Пахнет змеиное, длинное море травы.
Крови во мне нет. Только ведро смолы.
Поэтому каждое дерево знает меня в лицо.
Я ухожу из лесов Луизианы. Катится голова
По кипарисовым стеблям и коготкам.
А в глубине жжет и звенит смола,
Хочет остаться там.
Я оставляю небу Луизианы ведро золотой смолы.
Что мне теперь?
Костяной одуванчик валится на траву.
Каждый, кто это увидел, подумает: «вот взорвусь,
Что от меня останется? Ил?».
***
Это белое утро молчит, захлебнувшись ветром.
Паутинки прошили зеленую ткань земную.
Из костяшек ковыльных стай разговор раздую,
С голубеющих шрамов дорог сковырну цедру.
И польётся коралловой тиной словарный грохот
Куропаток пугать и лосей по лесам прятать,
Если долго внутри молчать, человек глохнет,
Пеленает ушную рябь холодок мятный.
А потом – что буранный всхлип, что сердечный лепет,
Одинаково отдает лебедой жженой,
И глядит человек в окно. Человек терпит,
Как его Галатею ведут отдавать в жены.
И сворачивается судьба золоченой бляшкой
На прохладной зеленой ленте её сапожка.
И сырой первоцвет разлетается от упряжки
Под истерику и раздрай голубых гармошек.
Побелевшая жизнь замолчит, захлебнувшись ветром,
К ночи брызнет роса, разъедая дорожные шрамы.
К человеку под утро приходит его мама
Укрывать оглохшую душу зеленым фетром.
***
***
А войско Капитолия молчит
И сдержанно следит, как с горизонта
Ползет уродливый косматый стяг
Народа, нахлебавшегося крови.
Толпа растет. Солдаты впереди
Уже глядят не на поток и крики,
А на голодных, ледяных людей,
Которые приходят на закланье.
И в каждом – ни сестру, ни мать, ни брата,
А только шепот крови узнают.
Солдаты ждут огромную работу,
И воздух льётся, белый и сухой.