«Нужно что-то делать с этим». Пора, действительно пора… − так может подумать любой человек, прочитавший стихи Антона Шумилина. Поэзия не знает ответов. Блуждая между Зазеркальем и Беловодьем, рабочими кварталами и силуэтами разбитых плит; то крича, то нашёптывая, то иронизируя, то горько констатируя, она отражает пульс нашего времени –времени, в котором стихи мало что могут изменить. В каждом из них – яркий, причудливый образ, отравленный пониманием «неизбежности рока вселенской связи». Но вопреки всей биокосмичности и абсолютизации, каждая строка крепко спаяна с современностью. Во внешнем облике описываемых событий и ощущений легко угадываются очертания современного общества. Лирические и пейзажные зарисовки выполняют роль фона, часто создающего для читателя ложную иллюзию романтичности, чувственно-возвышенной отвлечённости. Герои же стихов остаются верными своему пребыванию в «безвкусной каше» жизни, на поверхности «пирога проигравших себя игроков». Они погружены в суровую деятельность и постоянно думают обо всём сразу. Эти беспрестанные, навязчивые размышления образуют «прогорклый торт вечерних дум», которые, естественно, портят аппетит и толкают героев, то к отчаянию и стремлению что-то изменить («Нам с тобой открывать Беловодье», «Мы будем летать. Революция рядом и осень»), то к иронии и отчаянию («Курица и яйцо в салате
Одинаково хороши
И какая разница, что первично?
Какая разница?»).
Эти метания героев в стихах Шумилина окрашены высокой эмоциональностью, выраженной с помощью «кричащих» образов: «И в целлофановый пакет набито множество голов», «Из дёсен настойчиво лезут мохнатые черви», «Пока собака покоится в лаваше», «по следам сухожилий пройдётся штык-нож». Таков современный, разлагающийся Вавилон, основанный на делении «ваше-наше», господстве «хозяев жизни, гноящих последнюю правду в тюрьме» над «наивным стадом, покорно идущем под нож» на фоне свирепствующей «засухи мозга». В современном Вавилоне − «уродливом мире, растущем на знати и черни, Мы все остаёмся унылым продуктом брожения...», «для уродов во время чумы расцветают пиры банкеты», «Всё то, что сдалось и устало – еда для жуков», «Мир пожирают личинки слоганов.
Скидка, пряник, кредит, пах, кнут...
Ингредиентов много, но
Мусорные баки одинаково пахнут». Увы, в таких условиях «растёт не протест, а аппетит». Однако внутреннее несогласие автора с обречённостью всех светлых чувств «на внутривенный крематорий» неминуемо выливается в несмолкающий протест − «Со всех сторон стреляет «Да», а изнутри сочится «Нет!». Стихи Шумилина − чудовищно хитросплетённая ловушка, в которой все светлые образы расцветают лишь для того, чтобы на глазах читателя «покрыться трупными пятнами», а «стильный, стальной барабан» жизни «вращается лишь для того, чтобы в этой игре никому не спастись». Озеро общественной тенденции роста «бесконечных садов ахиллесовых пят» просачивается «внутрь всего» Неудивительно, что «для нас не стало причала». 
Город является центральным образом в стихах Шумилина. Обилие урбанистической тематики отражено в частом упоминании рабочих кварталов, мостов, труб, фонарей и т.д. Его поэзия насквозь исторически определена современностью. Автор не склонен к привычному для поэтов переосмыслению античности, библейских сюжетов и т.д. Нередко встречающиеся имена исторических деятелей выполняют функцию наделения строки определённой экспрессией, набором эмоций, связанных с именем известной личности, но никогда не определяют тему и тон стиха. Мусолини, Мессалина, Майнхоф, Данко, хунвейбины мало привязаны к историческим или литературным реалиям и наполнены собственным авторским содержанием. Шумилин ничего не переосмысливает, мало опирается на какие-либо исторические знания и авторитеты. Зачем? Достаточно прислушаться к «басням радиоэфира, вышитым моралью гадин», чтобы понять очень многое.

Однако Шумилин вовсе не пытается навязать читателю собственный взгляд на вещи (не так уж часто он пишет от первого лица, почти никогда ни к чему открыто не призывает). Авторская интонация зачастую декларативно констатирует происходящее («Бога не было и нет», «Мир перекрашен, смутьян повешен», «Тут всё, что не гроб – неминуемо ложе Прокруста» и т. д.). После констатации подобных фактов читателю трудно ускользнуть от авторской мысли, поскольку Шумилин, нередко бросаясь в дебри первоначальной полукосмической неопределённости и даже мистичности, заканчивает стих крайне чётко и лаконично, что может шокировать («А свежий воздух теперь вздохнуть проще, разрезав горло», «И на радость весёлой июньской траве я сегодня умру», «Всё, что можно – это смерть», «Но и здесь, и там [ад и рай] ты убит» и т. д.). 
Лексическая составляющая стихов Шумилина определяется целями его художественного самовыражения. Наиболее часто он использует конструкции в настоящем времени, с широким распространением глаголов и деепричастных оборотов, создающих витиеватую башню описаний, понятную далеко не всегда, не сразу и не всем. Словарь автора крайне разнообразен и часто насыщен медицинскими, техническими, научными терминами, которые создают современную окраску, непривычную для классического стиха: анатомический прогресс соседствует с эбонитовым шариком, ядерный гриб − с вино-водочной продукцией. Вместе с тем встречаются и крайне лиричные, тонкие образы: «закат, словно пёс языком своим вылакал колокол», «Мы вросли в космические танцы/, В бархат эйфории, чтобы сутками/ Нарушать законы гравитации,/ Утончённо трогаясь рассудками». Итогом подобных экспериментов является дисгармоничная, диссонансная музыка стиха. Она вовсе неслучайна, и соответствует хаосу описываемых ощущений. Стихи Шумилина могут оттолкнуть своей резкостью, нередко грубоватостью, однако сильные художественные образы, неординарные фонетические решения («бледная баба раба»), злободневность тематики, социальная острота, философские размышления и сильная борцовская мужская энергия стиха не могут оставить читателя равнодушным, не заразить тревогой. 
Философия стихов Шумилина малопривлекательна для привыкшего к успокоительной магии стиха читателя. Весь арсенал авторского воображения, обилие высокоэкспресивных образов призваны отразить трагедию гниения мира, местами разбавленную сарказмом («Под нами пирог проигравших себя игроков,/ А мы ещё живы, и значит, ещё поиграем»), и потому ещё более отвратительную. Трагедически-ироничный тон далеко не нов для современного искусства. На фоне кризиса культуры он выглядит вполне закономерным. Стихи Шумилина − тревожный звонок роста общественного недовольства, отражение социальной несправедливости нашего времени. И пока неизвестно, звенит ли он «накануне пира бешеных свинцовых градин» «солнценосной войны», или же «хрустит умильной стабильностью приближающегося забвенного праха», сразу и для всех.

Высокая насыщенность стихов «кричащими» образами создаёт «эффект переигрывания», который перерастает в абсурд. Обесценивание ценностей, невозможность нахождения выхода из тупика, неминуемость гибели в самых ярких, разнообразных её вариациях − всё это в неожиданных, интригующих образах кочует у Шумилина по всем стихам. Глубинный философский почерк всех его произведений («Где рождение −смерть,/ где пророчество − страх,/ Где падение − рост») заставляет вернуться к знакомой фразе: «Нужно что-то делать с этим». Эта поэзия – хаос бытия, и не вина автора в том, что он увидел его и запечатлел. Такие стихи могут вызывать улыбку, усмешку, раздражение, отвращение, стремление что-либо изменить, либо осознание невозможности сделать это. В любом случае, они остаются явным свидетельством нашего времени. И не вина Шумилина в том, что «причину тошнит следствием, и этот праздник навсегда!», в том, что «стоит сунуть руку в карман, гладкоствольный обрез тебе выстрелит в рот», что «в злом телевизоре» жизни есть лишь две кнопки: «Выход» и «Далее», а «пока слепые рыдали, их продали и получили медали». Можно ли обвинить Шумилина в том, что он прав и «наше слово невесомо»? Наконец, разве можно обвинить человека, «парящего на дне ямы» в том, что он не слеп, «грызёт сердцем свинцовое мороженое, наблюдая за тем, как кто то находит единственно верный закономерный выход − «самозабвенно выдавливает удивлённый глаз»? 
__________________________ 
При написании статьи были использованы следующие стихи А. Шумилина: «Огоньки в бутылке водки», «Секрет», «Прогорклый торт вечерних дум», «Завернувшись в шинель-безрукавку», «Мы будем летать», «Безразличие», «Руками шаришь в пустоте», «В уродливом мире», «Сливы», «Интуиция», «О Дне Родины», «Жажда», «Реклама», «Книга», «Всё подытожено», «Вечер ледяной и поздний», «Смерть», «Жертва», «Пора трогаться», «Рыбий почерк варёного глаза Луны», «Поле чудес», «Рождение истины», «Непонятно». 

Сергей Жидков, лето 2010 г.