На монетах Рима и Греции
мне встречался твой гордый профиль.
А в России, в 17-м, греться,
помнишь, мы пытались дешёвым кофе?

В нашей утлой яранге якутской
я хранила в ночи огонь…
Ты всё думаешь, это шутки?
Посмотри на мою ладонь!

Я была амазонкой и феей,
галлюцинацией Гофмана,
я бродила путём Орфея,
перебирая строфы.

А в горящей степи монгольской
в моё сердце вошла стрела,
горизонт затмевая болью.
Я с Ван Гогом абсент пила

в полутёмном сыром подвале,
а потом – два безумных подсолнуха –
мы с ним до утра танцевали
на деревенском поле.

Я цыганкою томноокой
душу вынула из Алеко…
Как же было всё то далёко
и крутилось от века к веку,

и по свету нас поносила,
повертела нас сила рока…
Мы с тобой начинали, милый,
этот путь с одного порога.

Пусть теплится податливая глина
в твоих руках, отринувших покой.
Ты проницаешь жизнь до сердцевины –
за словом слово и за слоем слой.

Ты прорастаешь – мудро и неспешно –
сквозь время, отороченное мхом,
сквозь этот город, сумрачный, заснеженный,
ты прорастаешь – в зыбкое потом

и постигаешь неизбежный опыт
терять себя и снова находить,
скользить за грань, за рамки хронотопа,
хватаясь за серебряную нить,

что все миры связала воедино,
как хрупкие воздушные шары.
Ты держишь их. И вечность дышит в спину.
И будущего теплятся костры.

Твоё море внутри шумит,
замирает и ждёт прилива.
А время на дне его скручено аммонитом,
оно шевелит усами и, верно, знает,
каково это – быть терпеливым.
В его спиралях
зреет космос и дремлет хаос.
Издревле в его спиралях
заблудилась твоя душа.