Отблеск теплых волос 
                        в легкой маленькой комнате.
Вечереет… 
и тянет прозрачными, тихими сказками
о каких-то огромных и сумачно-нежных созданиях
с огневыми и остро-рассветными кольцами 
                                                                          золоченых волос
и подснеженно-бешенным голосом,
разбивающем на голубые льняные хрусталинки
серебристые камушки 
                              наших смеющихся 
                                                               глаз.

Захлопали крылья, взметая испуг
Бесцветно-рассветным паденьем,
И брызнул запачканный солнечный круг
Бессчетным созвездием рухнувших рук
В болото земных сновидений.

Роилась труха от заточенных жал,
Кипела компотом черничным,
И ангел упрямо кому-то мешал
Бессмысленным голосом птичьим.

Мрак солнца вызрел, заря кипит…
В клубах опала
Теплом купала
Цветную душу свою Лилит.

Косы небесной скупая прямость,
Красы телесной сухой восторг…
В земле осталась 
Одна усталость,
Бесплодной жизни холодный шёлк.

В руках творящего спит истома,
Грядущий абрис пернатых фей…
А в горле комом
Прилипла кома
От силы рвущего вены грома
Растущих, зреющих в нём людей.

Роскошной гладью подслеповатый
Святой художник рубцует раны.
А в тишине всё молчат солдаты,
Ушедшие в глубину тумана.

Ушедшие в седину разлуки,
Туда, где гибнут сердца гнедые,
И тянут, тянут родные руки
Из снов их вечности огневые.

Роняет мглу первозданный вечер,
В сухую хмарь одноногих страхов.
А мы скрываем в себе предтечу
Гортанных нот неземного Баха...

Снова огненный росчерк солнца
Зачеркнёт неудачный день,
Снова музыка разобьётся,
И останется между стен.

Слишком часто и слишком ярко
Вижу горы, которых нет.
Исчезают внешние рамки,
Остаётся внутренний свет.

Третий день пью чай с истерикой.
Я пью,а она отбивает чечётку на нервах,
белокурая стерва!
знает,что у меня не первая...

Хватает с полки стихи,читает отрывисто,
будто рубит словами воздух,
хохочет над лирикой,
мол-как можно быть такой серьезной?

Разжигает плиту злобой.
Вместо чая наливает слёз и напрасных усилий,
Вместо сахара подсыпает бессилия
И говорит: "Обязательно будешь здорова!
Когда в тебе умрут все стихи,до последнего слова...."

Когда диафильмы прошлого бегут перед глазами,
Я распластаюсь в кресле, буравя монитор.
Все «может быть» и «если» не сошлись пазами,
Да и в стихах не лирика, а матерный хардкор...

Три стадии поэта – расцвет, застой, зависимость,
Быстрее истощают, чем клей и гексаген.
Ровная осанка, улыбка – это видимость,
Что отдаётся зрителям, овациям взамен...

Улица курится.
Улица матерится.
Сморкаясь, сутулится.
Скалится скорбью
на лицах.

Нет! Улица -
улей,
Сметающий всех рой
без лица.
И мы, закружившись
в глухом потоке,
Всё никак не могли
встретиться.

Ты всё пытаешься выбиться
в Боги,
А я, у любви на паперти
Курю фимиам памяти,
Как дикую коноплю.
О, Ангел, я вас люблю.
Я не чувствую здесь
Ни лет, ни веса,
Когда вы встаёте к рулю
И мы держим путь
в сторону леса

Овалы лиц за окном сливаются в тусклые пейзажи,
К контейнерам с мусором бодро шагают марионетки из
чистилищ-подъездов,
Гробовая тишина. Город смотрит волком и ни слова не
скажет.
Ветер в подворотне насилует листья. Совесть не мучает,
лишь только убивает надежду.
Кофе и сигареты растворяют мозги в эфире безразличия.
Нищенки полируют асфальт, глядя вслед бегущим голод-
ным собакам.
Клокочут дымом трубы завода. Эпоха в кирзачах шагает
по личностям,
Молящим о смерти. Духота. Перегар. Позвонить 02 и,
сдавшись, заплакать.
Дверь с табличкой «Запасной выход», а ключи, как всегда,
не подходят.
Опершись о подлокотники рабочего кресла, наблюдатель-
мир ломается…
А люди всё ходят ( к кому-то, куда-то, зачем-то), всё ходят.
Способствую росту потребления пива. Смеркается…

Если у вас есть железки корон
На седых головах