На вечнозелёном небе пульсирует громко сердце,

И вечно кипящая лава срывается вниз волной,

А в безмедузном море шипящее синее солнце

Ходит по дну живому и  наступает в гной.

На побережье ильном я заплетаю косы,

Закат салатово-красный слепит сетчатку глаз.

В вечной моей вселенной острые грани утёсов

Режут все представления об идеальных «нас».

Слияние пяти океанов - в моей груди.

Минус рябь, минус дрожь, разум - в тиски.

Хочешь - знай, или в оба смотри,

Как оно поедает тебя и меня изнутри.

 

Как ползет по спине почерневшими ядрами сна,

Как ласкает сознание и не дает увильнуть.

Как сгрызает границы и избавляет от дна,

Чтобы дать нам возможность целую вечность тонуть.

Неспешно осеняясь до безумия и желчи,
Гудит греховный погреб побирающихся слуг:
Застыть, завять, забыть других и сжечь их,
Прилечь на голый пол войны и отойти ко злу.

Как на кленовой коже проступают насекомых
Нестройные ряды, ничтожеств хищный слой,
Так дивные сады - в диван, идеи - в идиомы,
И в горсть потухших искр спекается герой.

Оплёванный самим собой атлант ломает плечи
В гробу, как муха на ветру, стеная и дрожа,
Неспешно осеняясь до безумия и желчи:
Дотронься духом до небес и горлом до ножа.

И пусть весь мир застынет, наклонившись над рекою,
Зависнет между призраком и рвом гниющих благ,
Свались в греховный погреб и с протянутой рукою
Нащупывай, где бог, где друг, где труп, где враг.

Взгляд – и синяя тундра в глазах
зарастает цветами.
Слово – дыбом чешуйки у внутренних
ласковых рыб.
Кто-то гордый и слабый на взрезанном вздохе погиб,
Уступая дыханье тому, что растет между нами.

Вихрем ворохи нервов сгорают в моей голове,
Возвращая душе необъятную древнюю силу…
Молодой Посейдон поднимает на лёгкие вилы
Золотых муравьёв, леденеющих в быстрой воде.

А над миром – Твоё нутряное, горячее Солнце
Льётся брызгами музыки в горное сердце пород,
И земное ядро оживает и медленно бьется,
А в груди продолжается – лезвием – ледоход.

Всплески улиц в стёклах тусклых
Не меняют положение,
Не спасают вектор скорости
Тела, брошенного в серость,
Не отпугивают сусликов
Рабства в первом приближении,
Не бросают горсти доблести
Из раздробленности в целость.

Всплески угольного шаржа
В стёклах - пляски без движения,
Смерть заранее прощёная
И предписанная даже.
И мелькают сквозь вопросы
«В настоящем стал уже не я?
Или в прошлом был ещё не я?»
Грязь, ничтожество, отбросы.

Щетинясь сквозь звёзды плотные,
Закатом январь пропах,
Как северное животное
В жемчужно-живых мехах.

Сквозь бельма окон мороженных
Моргают куски программ,
И льдинистые прохожие
Плескаются по дворам.
И тают, приникнув к впадинам
Дверей в пограничный рай,
Где их воскресит украденный
У нищего каравай.
Где их успокоит новое,
Раскрученное кино,
О том, как созвездья полые
Сплетают себя в руно,

Как деревце омертвелое
Лелеет в себе тоску
По нежному, порыжелому,
Настойчивому ростку
В какой-нибудь дикой рваности
Скользящих в рассвет миров,
Уставших от нашей старости,
От слабости и рабов.

Мир держится на кончике иглы
швеи, что шьёт и штопает ответы
по полотну необоримой мглы,
на шпиле замка, ядерной ракеты,
на острие перуновой стрелы…

Но не пришить им рваный полог туч
к заброшенному сеятелем полю.
Шов расползается. Простор свободой болен.
А ветра шёлк прозрачен и сыпуч.

И мне на этом поле рожь не жать.
Я – странница, искательница Слова,
мне не впервой от горизонта ждать
благую весть в её значенье новом.

Ну а пока не рухнул небосвод
на выморочно-пепельную землю
потоками животворящих вод,
бесплодность ожидания приемлю.

Осветлить бы мысли перекисью водорода –
и мой путь предначертан – строго Е2 – Е4.
Проще пареной репы и горькой редьки не хуже,
не нанося себе телесных увечий,
буду любить лопоухого пса, и мужа,
и выводок волчат, привыкших к груди человечьей.

Но из множества путаных строк, что тебе посвятила
я ни одной вслух не прочту.
Только мимо пройду, улыбаясь по-детски мило.
Почитай за дуру, а я тебя – за мечту.
Ну и что - в моём сердце всегда куча народу,
Только им не тесно, они уживаются в мире.
В мире, где вечно солнечная погода
И жизнь моя – только 3 клетки - Е2 – Е4.

Был дождь,
струящийся по венам проводов.

Был день
такого лёгкого крушенья
стереотипов – до умалишенья!
Не зная брода, мы текли вперёд.

Был год.
Он просто выпал из круженья
обыкновенных, правильных годов.
Пиши бестселлер – он почти готов –
я подскажу слова и выраженья.

Был кот
у нас. Большой янтарный кот,
который нам сочувствовал немного.
Безмолвием отождествляясь с Богом,
он знал исход.

У меня в кармане – прореха,
Зато нет тяжести на душе.
Я привык возвращаться домой налегке,
Я привык возвращаться ни с чем.

Нет отметин на коже моей –
Биографий, судеб, несказанных слов.
Меня ветер осенний вот-вот унесёт
В клиньях птиц
от размокшего неба.

Даже имя моё заблудилось
В ароматных травах увядшего лета.
Я не буду искать – пусть пока погуляет на воле:
По весне оно снова вернётся.

Запах кофе креплёнее запаха листьев,
На салфетках пишу, словно иней в траве.
Скоро дождь занавесит до края дорогу…

Где бы мне переждать эту зиму?

Крошечную чашечку кофе
Осторожно качаю в пальцах –
На стенках светлая пена
Рисует мосты и каналы,
Переплетённые ветви,
Переплетённые руки.
В каждом глоточке горечь
Травит отваром терпким
И где-то внутри под кожей
Рисует мосты и каналы,
Пустые ночные аллеи,
Злые пустые окна.
Потом – шершавая гуща
На дне коричневой чашки.
Ты говоришь: «Погадаем?».
Ты видишь в кофейном остатке
Мосты, каналы и звёзды.
Но я говорю: «Не стоит.
Небо уже светлеет.
Кончился кофе, а я…
Я ухожу, пожалуй».

Пройдёт зимы анестезия,
И наша судорога чувств,
И побуждения слепые,
И авитаминоза грусть.

Растает, утечёт ручьями
Воды, уже почти живой.
Взъерошенными воробьями
Встревожат мысли наш покой.

Мы отогреемся, оттаем
И будем рады уцелеть.
Кто виноват, что я, сгорая,
Не смог озябших рук согреть?

Казалось мне, ты обжигаешь –
Сухого льда больной ожёг.
О чём жалеть? И ты узнаешь
Самосожжения восторг.